Белые одежды - Страница 205

205

— Значит, вы... — не смог унять любопытства второй. — Значит, вы кинулись в свои приключения ради этой картошки?

— Не совсем. Не совсем. Вас не посещало такое?.. Не было у вас когда-нибудь такого ощущения, что вы виноваты перед человеком... Перед двумя, тремя... Которым вы незаслуженно... Жизнь которых после встречи с вами пресеклась... Не было такого? У меня было. И есть до сих пор.

— А где вы работали?

Вместе с этим вопросом, который вырвался сразу у обоих, быстро высунулось и тут же спряталось что-то затаенное, чего Федор Иванович нечаянно коснулся. И он понял, что это самое ощущение было и у них. Только оно еще не стало силой, несущей перемены в жизнь.

— Я портил жизнь своим... не так. Не по долгу службы, — сказал он. — Просто очень легкомысленно жил. Испортить чужую жизнь легко. Портить — это как пух. Невесомая вещь. А искупать вину — это дело для многих прямо-таки невозможное. Некоторые даже смеются, — добавил он. Ему показалось, что в глазах второго скользнула неуверенная улыбка. Но он ошибся. Оба смотрели внимательно и строго. — Ну вот я и поставил себе... Она сама поставилась, задача. Сделал, правда, маловато...

— Был конкретный человек? — спросил второй.

— Двое. Первого помог... Отправить... Второго хотел спасти. И не успел. Не сумел...

— Это вы о Стригалеве? Да... Не успели... — задумчиво подтвердил второй, похлопывая пятерней по столу. Это было первое четкое подтверждение судьбы Ивана Ильича. — И вы, значит, ради этого на все пошли? — тихо продолжал второй. — Ведь вы на все пошли, на все!

Глаза у обоих увеличились. Оба притихли. И Федор Иванович молчал.

— Нестандартно поступили... — почти шепотом проговорил Киценко.

— Таких людей... нестандартно поступавших, между прочим, было много, — сказал Федор Иванович. — Если начать считать...

— Да, мы знаем, мы знаем... — второй еще больше затуманился.

— Между прочим, и Михаил Порфирьевич...

— Вы с ним были знакомы? — загорелся Киценко.

— Хотелось бы сказать не «был знаком», а просто — знаком. Слово «был» не оставляет надежды...

Киценко поднял руку, мягко останавливая его.

— Мы были друзья, — продолжал Федор Иванович. — У нас начала складываться такая дружба... Потому что первый раз в жизни я встретил такого... Я ведь что хотел... Я хотел сказать... Даже подчеркнуть... Что такие люди даже в то время были и в вашем учреждении.

— Н-да-а... — сказал второй, сжав губы. И Федор Иванович понял, что думать об этих людях хоть и можно... Да ведь и не запретишь...

— А вот сказок о них не расскажут... — продолжил он мысль.

Никто его не поддержал.

— А я что хотел... Я хотел сказать, что стать таким и сейчас ведь открываются возможности... Не закрыты... Ведь можете вы проявлять интерес не к конкретному своему делу, а к...

— Этот интерес не к конкретному своему делу как раз много и напортил, — сказал второй. — На этом поставлена точка.

— Федор Иванович недоговаривает, — засмеялся Киценко заинтересованно. — У вас имеется что-то для нас?

Второй слабо улыбнулся, как бы разрешая продолжать и одновременно оценивая находчивость и тонкость подхода, показанную гостящим у них сегодня оригинальным бесшабашным биологом.

— Я, может, и не явился бы к вам, — сказал Федор Иванович. — Продолжил бы свое небытие... Еще года на два. Если бы не это. Понимаете... Есть такой пруд, тихий... Совсем сначала ничего не видно было, гладь сплошная. Только коряга лежит в воде. Бревно. Вокруг него всякая мелюзга суетится, а оно лежит... А потом бревно открыло сначала один глаз, потом второй... Шевельнулось... И оказалось, что это среднего роста крокодил. Который двинулся прямо ко мне и спокойно так меня за ногу... А жертва связана — держит на руках дите. И крикнуть нельзя, надо молчать. А крокодила не моя нога, а именно дите интересует. И тащит... Могу и телефон дать...

— А точнее нельзя? — второй при этом взглянул на Киценко.

— Я же сказал: его дите интересует. Начальник есть такой, в сортоиспытании. Спартак Петрович. Впился как клещ — давай ему процент участия. Не меньше как пятьдесят процентов. Уже год задерживает. Уже на год сорт опоздал! И все передает через третье лицо...

— Вы это заявляете? Изложите письменно, и там, в бюро пропусков, висит ящик... Туда бросьте...

— Не-ет. Избави бог, не заявляю. Вы слушайте. Он улыбается и ждет, когда я ему в рот заплыву. Будет ждать и год, и два. Вот если бы вы позвонили... Вам ведь эта справка нужна?

— Да, да, конечно... — сказал Киценко.

— И мне же она нужна. Вот если бы вы позвонили и невинным голосом попросили его прислать вам копию. Еще лучше — с подробностями. Когда мы сдали ему сорт Стригалева. В каком положении сейчас... Он же трус! Только хлопни в ладоши — сразу нырнет на самое дно. Шкодливая дрянь...

— Это, к сожалению, не наше дело, — Киценко подобрал губы, — у нас другая задача...

— Это ваше, ваше дело. Послушайте! Почему хорошие люди страдают больше всех? Вот он стоит против всего общества, протягивает свой дар. А общество бьет его по протянутой руке, топчет! Сообща топчут, с помощью собрании. Так это делается, что и не найдешь виновного. А потом, когда человека уже нет, а дар его оценен, и уже наступила за столом тишина... О которой Пушкин сказал: «Уста жуют...». Хоть бы тут от человека отстали. Так нет же, из числа жующих вылезает соавтор: давайте мне пятьдесят процентов!..

— Не пройдет, Федор Иванович. Не уговорите, — сказал Киценко.

— Неужели нельзя поломать эту закономерность? Ну поломайте хоть сейчас! Сделайте нестандартное усилие! Позвоните этому борову, испугайте его!

— Вот именно — пугать. С этим покончено. Это совершенно не наше дело!

205