Белые одежды - Страница 207

207

Он провел рукой по лицу, ощутил мягкость чужого, незнакомого меха на щеках и подумал: «К чему это?». Человек быстро выходил из пятилетнего сна, возвращался... Нет, сон еще витал вокруг него: Леночка еще летела где-то в неведомых завихрениях этого сна. Летела с младенцем на руках, грустно склоненная к нему. Клещи заботы о «наследстве» отпустили Федора Ивановича. И сразу словно прекратилось онемение от замораживающего боль укола. Свежая рана опять не давала шевельнуться, тяжелое внутреннее кровотечение отняло силы. Он опустился на свободный стул у стены. Вдруг вырвался нечаянный резкий вздох: «Леночка...». И не успел еще Федор Иванович понять, в чем дело, как вздох повторился, еще и еще — и он ничего не мог с собой поделать. Слишком долго все это было взаперти. Сжал губы, кулаки, незнакомая судорога искривила губы, что-то стало жечь в носу, подступило к глазам. И как только понял, что это слезы, закрыл глаза, зажмурился плотнее и затих. Перетерпел все. Только еще раз чуть слышно вздохнул.

И как бы перешел в новый невероятный сон. Вдали, за открытой на улицу дверью, ярко горел июльский день, и в этом горне, заслонив его на четверть, показался серый бок автомашины. Проплыл, остановился. Открылась с той стороны дверца, и из машины, изогнувшись, выбрался громоздкий человек в сером костюме с зелеными складками. Сделал один шаг, и складки костюма стали красными. Пока он поспешно, виляя и прогибаясь, обошел вокруг своей машины, складки несколько раз изменяли цвет — становились красными или зелеными. Потом плечистый, грузноватый человек вступил в полумрак ожидальни, и весь костюм стал темно-синим. Игра этих цветовых перемен сковывала внимание, отвлекала. Благодаря этому человек успел проворно пересечь помещение и скрыться за той дверью, откуда сам Федор Иванович только что вышел. И лишь когда дверь закрылась, дошло: ведь это был он! Тот, кого единогласно избрали два месяца назад. Председатель всех, кто был внесен в списки кафтановского приказа, всех уволенных, посаженных, погибших и уцелевших.

Если бы старые клещи не отпустили Федора Ивановича, он не рискнул бы встречаться с Красновым. А если бы встретился, он, может быть, даже улыбнулся бы ему. Но клещи исчезли, дите было пристроено. И, мгновенно забыв обо всем, кроме одного, он затих и сжался. Терпеливым мстителем стал ждать.

Неудачным для альпиниста оказалось чье-то решение рекомендовать его на выборную должность, которая на виду у всех. В неудачное время назначили ему явку сюда. Неудачно для него сложился разговор Федора Ивановича с двумя сотрудниками, пересматривавшими дела. Особенно та часть беседы, где упоминала Краснова. И свой яркий костюм спортсмен выбрал крайне неудачно. И совсем не ко времени надел этот кричащий знак своего процветания.

Добрый час стояла вокруг Федора Ивановича тишина. Потом дверь открылась, и Краснов выскочил оттуда с остановившимися глазами, устремленными вдаль. Он автоматически рассчитал: в три быстрых шага пересечет всю область полумрака, где после светлой комнаты был виден только блеск чьих-то глаз. Потом упадет на сиденье машины, включит скорость и умчится. И вздохнет облегченно.

Но он сделал только один шаг. Кто-то с лицом, обросшим шерстью, встал перед ним в полумраке. Невидимая рука скомкала лацкан на его груди.

— Куда бежишь? Постой... — сдавленный знакомый голос отнял у него силы.

— Федор Иванович... — успел он прошептать. В ту же секунду резкий дробящий удар обрушился на его переносицу. И второй... Он повис на своем лацкане, словно поддетый на крюк. Ткань затрещала, и тяжелое тело грохнулось на пол.

Федор Иванович не изучал ни бокса, ни каратэ. Первое его движение, когда он, растопырив пальцы и выпятив губы, словно для поцелуя, остановил Краснова и, схватив за пиджак, встряхнул, — это движение освободило в нем что-то незнакомое, дикое. И положило начало всему остальному. Но когда увидел врага, лежащего на полу с криво надорванным лацканом, с кровью на дрожащей, хнычущей губе — он мгновенно погас. Опустив плечи, остановился, ожидая появления представителей власти. Но от стен, где сидели, поблескивая глазами, безмолвные фигуры, отделилось несколько человек. Схватили его за руки, заломили, начали бессмысленно крутить назад. И сразу пришла вторая волна, более сильная, слепая. Он встряхнулся, люди, повисшие на нем, разлетелись. Вдруг разглядел в полумраке белую с синими цветами фарфоровую вазу, стоявшую на полу. Она звала его. Схватил стеклянно-скользкое тело, поднял над головой — и Краснову пришел бы конец, но тут на Федора Ивановича посыпался весь многолетний запас окурков и пепла, накопившийся в вазе. Как бы увидел себя со стороны, нелепая картина погасила его, в носу запершило, глаза ослепли, забитые пеплом. И он бережно опустил вазу в чьи-то руки. Его решительно взяли под локти и куда-то повели, в какую-то дверь. Усадили на стул. Он услышал всхлипывающий голос Краснова:

— У меня нет никаких претензий...

Потом Федора Ивановича опять повели, теперь на улицу. Усадили в машину рядом с судорожно вздыхающим Красновым. Машина проехала два или три переулка и остановилась. Опять повели куда-то. Это было отделение милиции. Посадили перед крашеным голубым прилавком, за ним около телефона сидел дежурный. Те два милиционера, что привели Федора Ивановича, смеясь, что-то начали вполголоса рассказывать этому важному человеку.

— Я не имею претензий... — слышался голос Краснова. — Никаких претензий не имею...

Долго беседовали о чем-то, звонили по телефону. Спрашивали у Федора Ивановича фамилию и имя, год рождения. Он хотел было объяснить: бил Краснова за то, что тот посадил много людей, в том числе и его жену. Но на Федора Ивановича махнули рукой.

207